ПЕДАГОГИЧЕСКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ В МАРИУПОЛЕ

[Katerinka]

Nadin
к концу недели надеюсь найти!Если повезет- раньше.

[Юрий Дудкин]

Надя.Неужели все Ваши родственники проживали по одному адресу,Пушкина,37? Возможно Вы знаете и другой адрес?

[Nadin]

До революции, по-крайней мере.

[Katerinka]

Нашла статью Яруцкого "Гимназия" в "Мариупольской старине"
Всего 6 глав.

ГИМНАЗИЯ

15(27) сентября 1876 года Митрополитская улица в Мариуполе была так запружена эки¬пажами, что езда по ней прекратилась. Возле дома Николая Пантелеевича Хазанджи собра¬лась внушительная толпа, и люди все подходили сюда по обочинам немощеной улицы, же¬лая стать свидетелями поистине исторического момента в жизни маленького Мариуполя — открытия гимназии.
Торжество началось взволнованной речью Феоктиста Авраамовича Хартахая, только что назначенного директором мужской и председателем педагогического совета женской гимна¬зий, основателем которых он и являлся.

1. Знакомец Великого Кобзаря

Этим человеком я заинтересовался давно, много лет назад. Но в документах, которые попали мне в руки в то время, о Ф. А. Хартахае, стоявшем у истоков среднего образования в Мариуполе, сообщалось очень лаконично. Мне имя-отчество не было ни разу названо, а только инициалы — Ф. А. Все мои попытки расшифровать эти загадочные Ф. А. были пона¬чалу безуспешны.
Однажды я разговорился с ныне покойной В. И. Мальцевой. Валентина Ильинична ро¬дилась в Мариуполе еще в прошлом веке, работала в гимназии и некогда принадлежала ме¬стной элите. Рассказывали, что на одном из балов танцевала она с последним русским ца¬рем Николаем II, а в беседах со мной у нее иногда вырывалось: "Когда я была в Париже..." Понятно, что многое из истории Мариуполя она знала не по архивным или печатным ис¬точникам, а из личного опыта. Хотя возраст Валентины Ильиничны был ко времени нашего общения уже весьма серьезным, она все же не могла быть современницей первого директора мариупольских гимназий. Поэтому, нисколько не рассчитывая на успех, а просто так, для очистки совести, я однажды спросил свою собеседницу, не приходилось ли ей слышать о таком мариупольце — Хартахае.
— О Феоктисте Авраамовиче?! — воскликнула Валентина Ильинична. — О, это была светлая личность! Да знаете ли вы, что Тарас Григорьевич Шевченко лично подарил ему своего "Кобзаря", в который собственноручно вписал строки, не пропущенные цензурой?
Ираклий Луарсабович Андроников в таких случаях говорит: "Я прямо задохнулся от вол¬нения..."
Что Хартахай сотрудничал в "Современнике", в том самом знаменитом журнале, кото¬рый в 50-60-е годы XIX века превратился в боевой орган и трибуну русской революционной демократии, — это я к тому времени уже знал. Значит, факт если не дружбы, то, по крайней мере, близкого знакомства молодого разночинца (каким рисовался мне Хартахай) с Тарасом Григорьевичем не может показаться столь уж невероятным. На одно мгновение я поверил, что совершится чудо, что уникальнейший, ценнейший экземпляр "Кобзаря" удастся разыс¬кать и что...
— Я могу увидеть этот сборник?
— К сожалению, нет. А вот я держала его в руках. Давно это было, еще до революции. Я была дружна с дочерью Хартахая, Анной Феоктистовной. В годы гражданской войны, во время налета на город махновцев, все ее имущество погибло. А потом она уехала из Мариу¬поля, кажется в Харьков.
Чудо не состоялось.
И хотя с сожалением пришлось согласиться, что бесценную книгу, к которой прикаса¬лись руки и перо Тараса Григорьевича, следует, по-видимому, считать безвозвратно утрачен¬ной, рассказ Валентины Ильиничны еще больше разжег мой интерес к личности замечатель¬ного мариупольца.
Случись этот разговор сегодня, не было бы ничего проще, как открыть второй том "Шев¬ченковского словника", этой уникальной энциклопедии жизни и творчества великого Кобза¬ря, и из биографической справки о Хартахае, помещенной там, узнать о связях нашего земля¬ка с Тарасом Григорьевичем. Но в то время шевченковской энциклопедии еще не было, и, чтобы установить степень достоверности рассказа В. И. Мальцевой, мне пришлось пере¬рыть немало литературы и вчитываться в письма Хартахая, которые хранятся в рукописном отделе библиотеки Академии наук Украинской ССР.
Подарить "Кобзаря" с собственноручно восстановленными цензурными купюрами Т. Г. Шевченко мог только тому, кого уважал, кому доверял, словом — близкому человеку.
Писатель Н. С. Лесков, присутствовавший на похоронах Тараса Григорьевича, расска¬зывает в своих воспоминаниях, что после отпевания "ближние покойника почтили его над¬гробным словом". Одним из этих "ближних" был и Хартахай, произнесший над гробом Коб¬заря яркую прочувствованную речь на родном языке Т. Г. Шевченко:
— Сумно i страшно вимовить: "Тарас Григорович умер!.. Україно, мати наша, де твоя yrixa, де витає i що тепер робе? Зомліли ніженьки, що по світу носили, зложились рученьки, що тобі служили, закрились кapi очi, що на тебе любуючи i сумуючи гляділи, минулися думи i пicнi! Перестав твій Тарас сльози лити, стомився, заснути схотів. Матінька наша, Украіно, степи наші, могили, Дніпр широкий, небо наше синє! Хто вас так щиро любитиме i за вас душу положить! Тарас Григорович — у труні, снаряжений на той світ! Затих и замовк наш соловейко навіки! Украіно, Украіно! Де твій син вірний? Мова украінська! де твій батько, що тебе так шанував, що через його i тебе ще більше поважати стали?"
Эту скорбную речь молодого оратора с глубоким вниманием и волнением слушали Н. А. Некрасов, М. Е. Салтыков-Щедрин, И. С. Тургенев, Ф. М. Достоевский, Н. С. Лесков, М. Л. Михайлов, В. С. Курочкин, тысячи людей, пришедших проститься с Тарасом Григорьевичем Шевченко.
В журнале "Основа", где были опубликованы речи, прозвучавшие над гробом Кобзаря, все выступления названы "промовами", и только речь представителя украинского студенче¬ства — "Рідне слово Ф. Хартахая", чем подчеркивалась насыщенность этого яркого произве¬дения ораторского искусства мотивами и образами украинского фольклора. Под таким заго¬ловком эта речь перепечатывается и в современных изданиях.
Каким же образом Хартахай стал "ближним" Тараса Григорьевича?
Возвратившись в 1859 году из ссылки в Петербург, Шевченко живо интересовался и хо¬рошо знал настроения передовой молодежи. Он посещал лекции очень популярного в то время университетского профессора Н. И. Костомарова (который через несколько лет напи¬шет благожелательное вступительное слово к труду Хартахая в "Вестнике Европы") из жела¬ния, в частности, поближе познакомиться с передовым студенчеством. Имеются указания на то, что существовал кружок украинского поэта, который во второй половине 1860 года посе¬щался студентами Петербургского университета. Именно в это время перевелся в столичный университет Феоктист Хартахай, деятельный участник кружка харьковских студентов, бла¬гоговевших перед именем Кобзаря. Неудивительно, что Хартахай, попав в Петербург, искал встречи и знакомства с Шевченко. Он, очевидно, посещал кружок, который собирался на квартире Шевченко в Академии художеств. Здесь, считают исследователи, и происходили не предусмотренные программой беседы поэта с молодежью. Считают, что Шевченко читал на этих встречах свои запрещенные стихи. Тогда же, очевидно, Тарас Григорьевич и подарил Хартахаю упомянутый экземпляр "Кобзаря".
"Личные связи с Шевченко, — пишет Ф. Я. Прийма в своем труде, удостоенном Ленин¬ской премии, — были также у студента С.- Петербургского университета Феоктиста Харта¬хая, в чем убеждает нас тот факт, что именно ему было поручено от имени студентов-украин¬цев выступить с речью на похоронах великого поэта".
28 февраля 1861 года Хартахай был одним из тех, кто на своих плечах нес гроб с телом Т. Г. Шевченко от Академии художеств до Смоленского кладбища. В тот же день Хартахай от¬правил большое письмо В. С. Гнилосырову, тогда студенту Харьковского университета, с подробным описанием похорон Шевченко. Этот яркий документ, как и речь Хартахая на Смо¬ленском кладбище, вошел в научный оборот и неоднократно перепечатывался в современ¬ных изданиях.
Как драгоценную реликвию до конца своих дней хранил Феоктист Авраамович листоч¬ки из лаврового венка, который был возложен на голову покойного поэта, и кисть с его гро¬ба. После похорон он приобрел на аукционе чарку и стакан, принадлежавшие Тарасу Григо¬рьевичу. Все эти вещи ныне хранятся в Киеве в Государственном музее Т. Г. Шевченко. Ска¬занного вполне, думаю, достаточно, чтобы создалось впечатление о Хартахае как о личнос¬ти незаурядной. И хотя имя его встречается в современных изданиях, в том числе и справоч¬ных, этот человек относится к числу забытых, и забытых незаслуженно. Как правило, о нем сообщаются либо неполные сведения, либо искаженные. Даже фундаментальный "Шевчен- ківський словник", справедливо перечисляя заслуги Хартахая: его принадлежность к демок¬ратическому крылу украинской интеллигенции, участие в революционном студенческом дви¬жении, сотрудничество в "Современнике", утверждая, что человек этот вел знакомство с Н. Г. Чернышевским, Н. А. Добролюбовым »Н. А. Некрасовым, — сообщает неточную дату его рождения, а дату смерти не указывает вовсе.
Коротко изложу то, что узнал об этом человеке из архивных документов, хранящихся в Ленинграде, Киеве, Мариуполе.
Феоктист Авраамович Хартахай родился в 1834 году в селе Чердаклы Мариупольского уезда (ныне с. Кременевка Володарского района Донецкой области) в семье писаря-грека. Семья, видимо, переехала в Мариуполь, потому что все документы Хартахая, составленные на родине, написаны в этом городе. Мы не знаем, где он получил среднее образование, но с уверенностью можно сказать, что учился он — об этом говорят его письма — на "медные деньги". В 24 года Хартахай становится студентом историко-филологического факультета Харьковского университета. Здесь он участвует в кружке так называемых "освічених украин¬цев", которые боролись против дискриминации родного языка, занимались пропагандой и распространением в народе украинской культуры и, в первую очередь, популяризацией твор¬чества Тараса Григорьевича Шевченко. Хартахай собирает произведения устного народного творчества, всерьез занимается этнографией.
Но уже через год он по невыясненным причинам оставляет Харьковский университет и переезжает в Киев, где с сентября как вольнослушатель посещает лекции в университете св. Владимира. Любопытно, что, зачисленный своекоштным студентом 4 декабря 1859 года,
Хартахай ровно через две недели "был уволен из университета за невзнос платы за обуче¬ние". 25 августа 1860 года он пишет из Мариуполя ректору П. А. Плетневу о своем желании перевестись на III курс историко-филологического факультета Петербургского университета. Просьба была удовлетворена, но Хартахая зачислили не на III, а на II курс. Позднее, зимой 1860 года, он, отлично владевший татарским языком и интересовавшийся тюркской филоло¬гией и историей, перевелся на факультет восточных языков по разряду арабо-персидско-ту- рецко-татарскому.
К официальным объяснениям причин, по которым Хартахай увольнялся из университе¬тов, нельзя, конечно, относиться с полным доверием. Вот, например, свидетельство, выдан¬ное в январе 1862 года: "Предъявитель сего Феоктист Хартахай, вступив в число студентов императорского Санктпетербургского университета 22 ноября 1860 года, слушал лекции по факультету восточных языков при поведении ОЧЕНЬ ХОРОШЕЕ, а 12 октября 1861 года ПО ПРОШЕНИЮ уволен из университета, из второго курса..."
12 октября 1861 года Хартахая действительно уже не было в университете, потому что этот "очень хорошего поведения" студент в этот день стал узником Петропавловской крепос¬ти (17 октября его перевели в Кронштадтскую крепость). В главную политическую тюрьму царизма он попал за участие в студенческом революционном движении. Его имя появляется на страницах герценовского "Колокола" в списке студентов, арестованных и брошенных в застенок. В следующем году Хартахай сдал экстерном университетский курс.
Первые четыре года после получения университетского диплома Хартахай нигде не слу¬жил. Возможно, он рассчитывал прожить литературным трудом. Нам известны его публика¬ции в "Современнике", "Вестнике Европы", три издания выдержал его труд "Христианство в Крыму". Педагогическая деятельность его началась в 1866 году в Польше, сначала в провин¬циальных гимназиях, позднее — в Варшавской.
Тот факт, что Хартахай занялся (а может быть, вынужден был заняться) учительским трудом в год окончательного закрытия "Современника", вряд ли случаен. Думается, что меж¬ду выстрелом Каракозова в Александра II и начавшимся наступлением реакции, одним из актов которого стало закрытие "Современника", и вынужденным, как я считаю, отъездом Хартахая из Петербурга в глухую провинцию, подальше от жандармских глаз, есть какая-то связь.
Он и в Польше продолжает литературно-публицистическую деятельность, пишет се¬рию больших педагогических статей для специальных изданий, а в 1870 году в Варшаве выходят его "Букварь" и "Книга для чтения в народных школах". Через три года там же выхо¬дит второе, исправленное издание "Букваря". Он автор многих статей и фельетонов, публи¬ковавшихся в периодических изданиях.
Через всю жизнь пронес Ф. А. Хартахай любовь к Тарасу Григорьевичу Шевченко, был деятельным пропагандистом его творчества.
Когда в январе 1863 года в Петербурге начала выходить прогрессивная газета "Очерки", в ней за короткий срок появилось пять статей, полностью или частично посвященных Шев¬ченко. Примечательно, что эту серию газета открыла статьей Хартахая "О внешнем проявле¬нии патриотизма". Пропаганду творчества Кобзаря Хартахай энергично проводил и в Мари¬уполе на посту директора гимназий. Мы можем сказать, что с его легкой руки интерес и любовь к поэзии Т. Г. Шевченко в городе стали традиционными. И не случайно именно в Мариуполе в 1920 году, в тяжелейших условиях гражданской войны, был издан "Малый Кобзарь", одно из первых советских изданий шевченковского шедевра.

(Продолжение завтра)

Кто найдет ошибки - пишите обязательно, я текст еще не вычитывала...

[Katerinka]

2. Основание гимназий

В начале июля 1874 года Хартахай подал мариупольскому голове заявление, в котором обосновал необходимость создания в городе частной прогимназии, с тем чтобы позднее пре¬образовать ее в гимназию. Содержать училище Хартахай обязывался на свои средства "при особии городского общества".
Прижимистые мариупольские купцы, медлительные, когда требовалось потратиться на общественные нужды, на этот раз раскошелились сравнительно быстро: доводы Хартахая, что теперь им не придется нести расходы по содержанию своих детей в гимназиях Таганро¬га, Бердянска, Харькова, что сынки их, завершив среднее образование, получат льготы при отбывании воинской повинности, оказались убедительными. К тому же Мариуполь только что стал центром обширного уезда, отделившись от Александровского, и не иметь в городе собственной гимназии становилось просто неприличным.
Тем не менее в управе шли горячие споры, избирались комиссии, вырабатывались пра¬вила и условия договора с Хартахаем, куда, между прочим, — на всякий случай — внесли и такой пункт: "Город оставляет за собой право наблюдать через своих уполномоченное за состоянием заведения и, в случае замеченных вредных для учащихся недостатков, отказать в выдаче субсидий". И наконец большинством в 16 голосов против восьми постановили: "По¬ручить городской управе внести в смету сего года для выдачи господину Хартахаю 2000 рублей на устройство прогимназии".
Открыв ее осенью 1875 года, Хартахай усиленно хлопотал о том, чтобы на этой основе организовать гимназию. Он обивает пороги различных канцелярий в Таганроге, Харькове, Екатеринославе, "положив гордость в карман", пишет верноподданнические письма высо¬копоставленным сановникам. Когда Д. А. Толстой, министр просвещения, следуя морем из Таганрога в Бердянск, остановился на мариупольском рейде, Хартахай во главе сколоченной им делегации городской думы добрался к нему на пароход и употребил все свое красноре¬чие, чтобы убедить сиятельного графа: городу нужна гимназия.
В конце концов последовало высочайшее повеление: учредить в Мариуполе мужскую и женскую гимназии.
Немало усилий приложил Хартахай к тому, чтобы обеспечить город достойными педа¬гогами. Сделать это было совсем не просто, потому что в тогдашнем Мариуполе, по свиде¬тельству современников, учителя зарабатывали меньше, чем кучеры, дворники, домашняя прислуга.
Возникает естественный вопрос: что заставило самого Хартахая, успешно работавшего (или служившего, как тогда говорили) в одной из лучших гимназий Варшавы, прекрасного европейского города, потянуться в маленький, глухой, захолустный Мариуполь и принять на себя многотрудные хлопоты, успех которых никак невозможно было заранее гарантировать?
Ностальгия, тоска по родине? Возможно, но только ли это?
Может быть, желание улучшить свое материальное положение? В заявлении мариуполь¬скому городскому голове Хартахай писал: "Моя личная выгода заключается лишь в том, что я желаю на родине получать такое вознаграждение, какое я получаю на месте моего служения, т. е. в Варшаве".
Может быть, им руководили чувства националистического характера?
Ни в коем случае.
Грек по национальности, он был русским интеллигентом, человеком широких взглядов, передового мировоззрения, о чем свидетельствуют и его близость к революционным демок¬ратам 60-х годов, и его печатные труды, где он, прямо или косвенно, отстаивает право на развитие самобытной национальной культуры и русских, и украинцев, и поляков, и евреев, и татар. В то же время он считал, что изучение русского языка всеми народами, населяющими Россию, поможет им приобщиться к великой русской культуре и прогрессивным идеям века. Отличный знаток и пламенный пропагандист языка и культуры русского народа, Хартахай неоднократно писал, что создание в Мариуполе гимназии объединит разноплеменное насе¬ление Приазовья, "свяжет его с отечеством неразрывной нитью единства языка, умственно¬го развития и общегосударственного прогрессивного направления".
Более вероятной представляется другая причина. В 70-е годы наметился новый подъем революционного движения, началось "хождение в народ". Многие интеллигенты — учите¬ля, врачи — оставляли в городах обжитые места, переселялись в глушь и в служении народу видели счастье и смысл жизни.
Вполне логично, что Хартахай, который в 60-е годы исповедовал и проповедовал идеи Чернышевского и Добролюбова, в "народнические" 70-е посчитал своим долгом "сеять ра¬зумное, доброе, вечное" не в столичной Варшаве, а в родном Приазовье. Не случайно, дума¬ется, именно в 70-е годы он издает и переиздает уже упомянутый "Букварь" свой, "Книгу для чтения в народных школах", а также "Русские прописи для народных школ".
Из Варшавы Хартахай приехал не один: он привез своего друга, с которым вместе рабо¬тал во 2-й гимназии, Ивана Эдуардовича Александровича, воспитанника Киевского уни¬верситета, и учительницу Петербургской Петровской гимназии Александру Александровну
Генглез. Эти люди вместе с Хартахаем стояли у истоков среднего образования в Мариуполе. Они, очевидно, тоже разделяли народнические взгляды, потому что иначе трудно объяснить их решение поменять Петербург и Варшаву на Мариуполь.
Эти три человека были первыми интеллигентами Мариуполя, от них пошла местная демок¬ратическая интеллигенция. И если сегодня мы встречаем на страницах Большой Советской Эн¬циклопедии и других авторитетных справочников имена воспитанников мариупольских гимна¬зий, внесших заметный вклад в отечественную культуру, то следует при этом с благодарностью вспомнить и имена тех, кто стоял у колыбели средних учебных заведений в юроде.
Александра Александровна Генглез позднее стала директором женской гимназии (Ма- риинской), попечителем которой был И. Э. Александрович. Иван Эдуардович поработал год в прогимназии Хартахая, затем принял приглашение занять должность секретаря Мариу¬польской уездной земской управы. Многие русские интеллигенты видели в земствах воз¬можность способствовать развитию края в интересах населения. Многолетняя деятельность И. Э. Александровича на посту секретаря земства была плодотворной: он занимался откры¬тием народных школ и больниц, прокладыванием дорог, ему, в частности, принадлежит кни¬га "Краткий очерк Мариупольского уезда", вышедшая двумя изданиями — в 1884 и 1897 гг. О ее авторе в "Мариуполе и его окрестностях" сказано следующее: "Он был главным советни¬ком Хартахая и направлял, так сказать, его деятельность, как в деле открытия гимназий, так и в устройстве их. С этой именно целью Ф. А. Хартахай, имея в виду открытие гимназий в Мариуполе, пригласил И. Э. Александровича, состоявшего преподавателем 2-й гимназии и юнкерского училища в Варшаве".
После кончины Феоктиста Авраамовича (он умер 25 марта 1880 года в возрасте 46 лет) по ходатайству местных властей было получено разрешение правительства вывесить в гим¬назии портрет их основателя, Министерство просвещения учредило стипендии имени Хар¬тахая. Не забыли и заслуги его друга: была учреждена стипендия имени И. Э. Александрови¬ча "для недостаточных учащихся Мариупольской Александровской гимназии".
В 1962 году, разыскивая людей, которые могли знать писателя Александра Серафимови¬ча в бытность его в Мариуполе в конце XIX века, встретился я с А. И. Александровичем, сыном Ивана Эдуардовича. Направили меня к нему его бывшие ученицы. Это были женщи¬ны весьма почтенного возраста, но о своем учителе говорили они с юной восторженностью и благоговением. Они говорили мне, что Александр Иванович, преподававший в женской гимназии русский язык и словесность, был светлой личностью в Мариуполе. Закончив с золотой медалью Александровскую гимназию, в основании которой принимал участие его отец, он поступил в Нежинский лицей имени графа Безбородко, где некогда учился Гоголь. После блестящего окончания первого курса А. И. Александрович, как лучший студент, полу¬чил право спать в общежитии лицея на кровати, которую в свое имя занимал, как гласила табличка на ней, Н. В. Гоголь-Яновский.
Лицей Александр Иванович окончил кандидатом, то есть с отличием, затем защитил диссертацию и стал магистром, или, говоря по-современному, кандидатом философских наук. Будучи человеком энциклопедических знаний, владея 17 языками, он мог стать видным егип¬тологом: его оставляли в лицее для подготовки к профессорскому званию и предлагали науч¬ную командировку в Каир. Но он был казеннокоштным студентом, учился, в частности, на средства Мариупольского земства, и, хотя земство не возражало против поездки в Египет, Александр Иванович посчитал своим нравственным долгом вернуться в родной город и служить делу культурного развития Приазовья.
Мне рассказали еще вот какой любопытный случай из жизни. Александра Ивановича. Однажды в Министерство просвещения поступила бумага от учителей Мариинской гимна¬зии, которые жаловались на то, что Александрович их "заслоняет". Разбираться приехал то¬варищ (то есть заместитель) министра. Он побывал на уроках Александра Ивановича, подо¬лгу беседовал с ним, был поражен кругозором провинциального учителя и, уезжая, сказал
жалобщикам: "Да, вы правы, он вас заслоняет".
***
Когда в 1962 году встретился я с Александром Ивановичем, ему было 90 лет. Да, конеч¬но, он хорошо помнит журналиста Александра Попова, который приходил в гимназию. Она тогда уже располагалась в центре города у Хараджаева (сейчас на этом месте дом со шпи¬лем), было ужасно тесно, о чем Попов и написал в "Приазовский край". Он подписывался "Серафимович", весь город читал, и это подхлестнуло строительство собственного здания гимназии, то, которое и сейчас стоит на Георгиевской ("11а улице Первого мая", — поправила Александра Ивановича присутствовавшая при нашей беседе его жена).
При советской власти А. И. Александрович работал в педучилище, затем — в школе красных командиров, которая располагалась в здании бывшего епархиального училища. В том самом здании, где сейчас располагается Мариупольский металлургический институт, ректором которого является профессор, доктор технических наук Игорь Владимирович Же- желенко, внук А. И. Александровича, правнук Ивана Эдуардовича.
— Я очень многим обязан своему деду, — сказал мне Игорь Владимирович.
Он познакомил меня со своей матерью, Екатерине Александровной, дочерью А. И. Алек¬сандровича.
— Моей крестной матерью была Анна Феоктистовна, младшая дочь Хартахая.
Надо ли говорить о том, какое впечатление произвела на меня эта фраза?! Изучая жизнь и деятельность Хартахая, я имел дело с событиями полуторавековой — вековой давности, рылся в архивах, вчитывался в редкие старинные издания, и мне в голову никогда, конечно, не приходило, что о людях того бесконечно далекого, как мне казалось, времени могу услы¬шать от живого человека, нашего современника.
После безвременной смерти Феоктиста Авраамовича И. Э. Александрович взял к себе на воспитание младшую дочь своего друга Анну. Анна Феоктистовна вышла замуж за препо¬давателя гимназии Владимира Викторовича Рудевича. Живя в Мариуполе, с ним, зятем Хар¬тахая, был дружен Серафимович.
Рудевичи — одна из самых интеллигентных семей старого Мариуполя. Один из братьев Владимира Викторовича был известным архитектором в Вильно (Вильнюсе), другой стал юристом. В том же 1962 году, когда я еще не знал, что в истории Мариуполя был такой инте¬ресный человек, как Феоктист Авраамович Хартахай, меня познакомили с сестрой В. В. Ру¬девича — Валентиной Викторовной Рудевич. При встрече она сказала:
— Дамы обычно скрывают свой возраст, но я этого делать не стану, мне 87 лет.
Валентина Викторовна рассказала мне, как в конце прошлого (то есть XIX) века она
танцевала на благотворительных вечерах с Александром Поповым, или Серафймчиком, как они его звали, каталась с ним на лодке. Он был вхож в их дом.
К истории среднего образования в Мариуполе имеет отношение не только Хартахай, но и обе его дочери, которые преподавали в основанных их отцом гимназиях. Преподавала французский язык и внучка Хартахая, дочь В. В. Рудевича.
От Екатерины Александровны Жежеленко я узнал еще одну любопытнейшую деталь: в Варшаве Хартахай и Иван Эдуардович Александрович дружили с учителем физики и субин¬спектором Владиславом Склодовским. Они вместе работали в гимназии на Новолипской. Когда познакомились, дочери Склодовских Мане было полтора года. Иван Эдуардович в 1907 году, за три года до своей кончины, был счастлив узнать, что членом-корреспондентом Петербургской Академии наук избрана Мария Склодовская-Кюри, ученый с мировым име¬нем, дочь его друга Владислава, та самая Маня, которую он в Варшаве знал ребенком.
Когда я прохожу по улице Карла Маркса мимо школы № 1, неизменно вспоминаю Хар¬тахая. Здесь открыл он первую в Мариуполе женскую гимназию. Так что школа не случайно носит номер 1. Но думаю, что она могла бы еще быть и именной.
А когда прохожу мимо книжного магазина "Светоч", думаю, что могла бы у его входа быть установлена мемориальная доска. Ведь на этом месте стоял дом мариупольского мил¬лионера А. Д. Хараджаева, и город более двадцати лет, до 1899 года, арендовал здание под мужскую гимназию. В его стенах получили образование многие люди, достойные, чтобы мы сохранили о них благодарную память, но сейчас мы ограничимся перечислением (в алфа¬витном порядке) лишь тех, о ком Большая Советская Энциклопедия поместила на своих стра¬ницах биографические справки.
МИХАИЛ ИОСИФОВИЧ АВЕРБАХ (БСЭ поместила также его портрет), советский оф¬тальмолог, академик АН СССР, лауреат Государственной премии СССР-Основатель и пер¬вый директор Центрального офтальмологического института имени Гельмгольца. Участво¬вал в лечении В. И. Ленина. Премия имени М. И. Авербаха ежегодно присуждается Акаде¬мией медицинских наук СССР за наиболее выдающиеся заслуги в области офтальмологии. В
Москве установлен памятник И. Авербаху. Серебряный медалист Мариупольской мужской гимназии.
ДМИТРИЙ ВЛАСЬЕВИЧ АЙНАЛОВ, советский историк искусства, профессор, член- корреспондент Академии наук СССР, автор фундаментальных трудов, не утративших своего значения и поныне.
РУДОЛЬФ ЛАЗАРЕВИЧ САМОЙЛОВИЧ, полярник с мировым именем, профессор, доктор географических наук, "директор Арктики", как его называли, руководитель экспеди¬ции на "Красине" по спасению Нобиле. В честь Самойловича названы пролив и леднико¬вый купол на Земле Франца-Иосифа, бухта на Новой Земле, гора и полуостров в Антаркти- де.
ГЕОРГИЙ ИВАНОВИЧ ЧЕЛПАНОВ, русский психолог и логик. Вместе с Айналовым был среди учеников Хартахая. Первый золотой медалист Мариупольской мужской гимна¬зии. Основатель и первый директор Московского психологического института — крупного центра экспериментальной психологии. Автор многократно переиздававшихся учебников психологии и логики, по которым училось не одно поколение в России. О своей учебе у профессора Челпанова вспоминают Владимир Маяковский, Мариэтта Шагинян, Вениамин Каверин, академик Н. М. Дружинин и многие другие.
Мариупольскую мужскую гимназию окончили также академик АМН СССР и АН УССР, лауреат Государственной премии СССР терапевт Вадим Николаевич Иванов и академик ВАСХНИЛ, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии Михаил Иванович Хаджинов, но они учились уже в новом здании, на Георгиевской, о строительстве которого рас¬скажем позднее.
***
Преемником Феоктиста Авраамовича Хартахая на посту директора гимназии стал Г. Нейкирх. Его имя избежало полного забвения потому, что он издал брошюру "Краткая исто¬рия Мариупольской гимназии". Это издание представляет интерес потому, что его автор ис¬пользовал архивные документы, не дошедшие до нашего времени.
Ничего примечательного не случилось за восемь лет директорства Н. Броницкого (1883- 1891), зато долгую память о себе оставил

[Katerinka]

3. Четвертый директор

Среди многочисленных персонажей "Истории моего современника", этом главном, по¬жалуй, труде Владимира Галактионовича Короленко, есть человек, имя которого было очень хорошо известно в дореволюционном Мариуполе.
С большим уважением вспоминает писатель о своем гимназическом учителе-словеснике Вениамине Васильевиче Авдиеве, ярком и талантливом педагоге. Однако Авдиев, учив¬ший глубоко чувствовать и самостоятельно мыслить, читавший юношам произведения, не включенные в программу, не пришелся ко двору и вскоре был вынужден покинуть Ровенскую гимназию.
На его место назначили Сергея Тимофеевича Балмашевского. Это был высокий, худоща¬вый молодой человек, с несколько впалой грудью и слегка сутулый. Лицо у него было прият¬ное, с доброй улыбкой на тонких губах, но его портили глаза, близорукие, с красными, при¬пухшими веками. Говорили, что он страшно много работал, отчего спина у него согнулась, грудь впала, а на веках образовались ячмени, да так и не сходят.
"Блеска у него не было, — пишет Короленко, — новые для нас мысли, неожиданные, яркие, то и дело вспыхивавшие на уроках Авдиева, погасли. Балмашевский добросовестно объяснял: такое-то произведение разделяется на столько-то частей. В первой части или вступ¬лении говорится о таком-то предмете... При этом автор прибегает к такому-то удачному срав¬нению... Словесность стала опять только отдельным предметом, лучи, которые она еще так недавно кидала во все стороны, исчезли..."
Дочь писателя, Софья Владимировна Короленко, указывает, что Балмашевский — фа¬милия вымышленная, под этим псевдонимом в "Истории моего современника" изображен Григорий Иванович Тимошевский.
Уж не тот ли самый, который в конце прошлого и начале нынешнего века был в Мариу¬поле директором Александровской мужской гимназии? Внимательно вчитываюсь в текст, и меня обжигает фраза; "Мне довелось быть в одном из городов нашего юга, и здесь я услышал знакомую фамилию, Балмашевский был в этом городе директором гимназия", Похоже, что моя догадка верна, и тогда, значит, писатель под "одним из городов нашего юга" подразуме¬вает Мариуполь. Значит, Короленко побывал в Мариуполе?
Берусь за скрупулезное изучение биографии писателя и выясняю следующее. Летом 1889 года Владимир Галактионович по настоянию врачей отправился в Крым. Из Нижнего Нов¬города он плыл на пароходе по Волге, затем водным же путем по Дону прибыл в Ростов, а оттуда на пароходе "Аполлон" — по Азовскому морю. Судно заходило во все порты, стоянки были длительными, и Короленко подолгу бродил по портовым городам. Свои впечатления он зафиксировал в письмах жене, представляющих собой своеобразный и очень подробный дневник путешествия. Вот подробное описание Таганрога, вот — Бердянска. Как случилось, что в Мариуполе писатель, в сущности, не побывал, а только наблюдал его с рейда у устья Кальмиуса, — об этом можно узнать из главы "Морской порт". Следовательно, в этом "горо¬де нашего юга" он не мог услышать о директоре гимназии Балмашевском, то бишь Тимошевском. Может быть, между Г. И. Тимошевским — учителем юного Короленко — и Г. И. Тимошевским — директором Мариупольской гимназии — нет ничего общего? Может быть, здесь простое совпадение имени, отчества и фамилии?
Продолжаю поиски и выясняю, что под "одним из городов нашего юга" Короленко имел в виду не Мариуполь, а Симферополь. "Адрес-календарь на 1886— 1890 гг." подтверждает, что директором Симферопольской гимназии был тогда Григорий Иванович Тимошевский, тот самый, который очень по-разному запомнился юному Короленко. Но с 19 октября 1891 года он же был переведен по службе и стал директором Мариупольской мужской гимназии.
В Ровенской гимназии Тимошевский, тогда еще молодой учитель, на одном из первых уроков вызвал Короленко читать "Песнь о вещем Олеге".
Ковши круговые, запенясь, шипят
На тризне плачевной Олега.
Князь Игорь и Ольга на холме сидят,
Дружина пирует у брега...
— На холме сидят... Нужно читать на холме! — заявил учитель.
— Размер не выйдет.
— Нужно читать на холме, — упрямо повторил он.
"Из-за кафедры, — пишет Короленко, — на меня глядело добродушное лицо, с несколько деревянным выражением и припухшими веками. "Вечный труженик, а мастер никогда!" — быстро, точно кем-то подсказанный, промелькнул у меня в голове отзыв Петра Великого о Тредьяковском".
В 1894 году профессор Новороссийского (то есть Одесского) университета Кочубинский проверял контрольные сочинения Мариупольской гимназии и сделал заключение: "Видно, что ученики хорошо проходили учебник, почему у многих воспроизводятся его страницы буквально".
Тимошевский, который ежегодно отчеты о работе гимназии издавал типографским спо¬собом за счет пожертвований Д. А. Хараджаева, педантично вписывает этот отзыв как ком¬плимент себе, не заметив, очевидно, его сомнительного характера. Что ученики списывали с учебника — это исключено: Тимошевский был строг. Но учебник они у него знали.
Наизусть.
Мастером он так и не стал.
Однажды, это было еще в Ровенской гимназии, исключили двух-трех бедняков за не¬взнос платы за обучение. Короленко написал тогда воззвание к гимназистам с предложени¬ем обложить данью употребление пирожков на перемене. При помощи этого добровольного налога удалось довольно быстро набрать сумму, необходимую для возвращения в гимназию исключенных бедняков. Однако "сборщики налога" были вскоре обнаружены начальством, и их обвинили чуть ли не в подрыве государственных устоев Тогда за "провинившихся", рас¬сказывает Короленко, вступился Балмашевский (Тимошевский) и помог исключенным вер¬нуться в гимназию.
Но когда Владимир Галактионович в Симферополе рассказал об этом случае, слушатели выразили сомнение: "Нет, не может быть! Это, наверно, другой!" К тому времени вышел знаменитый циркуляр о "кухаркиных детях", которым царское правительство преграждало беднякам путь к образованию. Балмашевский-Тимошевский стал выполнять этот возмутив¬ший всех циркуляр не за страх, а за совесть. По городу ходила его выразительная фраза:
— Да что вы ко мне пристаете? Я чиновник. Прикажут вешать десятого... Приходите в гимназию, так и будут висеть рядышком, как галки на огороде... Адресуйтесь к высшему на¬чальству...
Да, Тимошевский был исполнительным чиновником и верным слугой царского режи¬ма. Но его педагогическая и общественная деятельность в Мариуполе имела положительное значение. Не боясь преувеличения, скажу, что в этом городе он увековечил свое имя.
Он вступил в свою новую должность, как уже говорилось, во второй половине октября 1891 года, а уже в следующую весну с учащимися Александровской гимназии были проведе¬ны экскурсии по городу, во время которых директор и преподаватели рассказывали гимнази¬стам о родном крае, об истории заселения Приазовья и возникновения Мариуполя.
Материалы этих бесед были объединены в солидную книгу, вышедшую в том же 1892 году под названием "Мариуполь и его окрестности".
Эта книга делает честь ее авторам. Перечислим их всех поименно: Г. И. Тимошевский, Н. Ф. Вавилов, А, Ф. Петрашевский, С. И. Марков, М. И. Кустовский, Д. А. Хараджаев (за этого миллионера, который дал деньги на издание книги, одну главу, видимо, кто-то напи¬сал), Н. А. Клюев, С. Г. Квитницкий, О. JI. Вержбицкий, В. П. Федоров. Рисунки, иллюстри¬рующие книгу, выполнил Н. И. Завьялов, народные песни мариупольских греков положены на ноты Ф. А. Грековым.
Вряд ли стоит строго судить авторов за их верноподданническое истолкование некото¬рых исторических событий — понятно, что это неизбежно диктовалось духом тогдашнего времени. Преподаватели Александровской гимназии провели тщательное и добросовестное исследование и оставили нам такой богатый фактический материал, что их книга и сегодня не утратила своего значения: она служит серьезным источником для тех, кто интересуется историей города и края. Им я обязан тем, что сумел написать эту книгу, низкий им за это поклон. Но любопытен такой факт. В ценнейшем издании 1892 года то и дело мелькает имя Г. И. Тимошевского, он автор многих ее глав, объемистых и очень серьезных по содержанию: "Переселение православных христиан из Крыма в Мариупольский уезд", "Основание Мари¬уполя и некоторые данные к его истории", "Особо замечательные события в г. Мариуполе", "Духовное и гражданское самоуправление", "Православные храмы". Мы помним, что ко вре¬мени проведения экскурсий новоназначенный директор провел в Мариуполе лишь несколь¬ко месяцев. Работы у него, естественно, было много: нужно было войти в новый, выражаясь по-современному, коллектив, изучить преподавательскую манеру учителей, познакомиться с учащимися — словом, хлопот, надо полагать, было предостаточно. Между тем совершенно ясно, что исследования, представленные в "Мариуполе и его окрестностях", потребовали работы не одного дня и даже не одного месяца — это результат многолетнего труда. Новый директор гимназии даже при его большом трудолюбии, отмеченном и Короленко, даже при наличии соответствующего опыта (Тимошевский совершил с симферопольскими гимназис¬тами путешествие в Севастополь и выпустил книгу об этой экскурсии) просто физически — я сужу по собственному опыту — не был в состоянии выполнить ту работу, которая в книге фигурирует под его именем.
Напрашивается мысль, что Тимошевский, пользуясь своим положением, беззастенчиво присвоил себе плоды труда своих подчиненных. Или подчиненного.
Обратим внимание: большинство глав и страниц в Мариуполе и его окрестностях" при¬надлежит преподавателю А. Ф. Петрашевскому. Но последний работал в Мариупольской гимназии до начала экскурсий не пять месяцев, как Тимошевский, а десять лет, с 1881 года. За такой срок, согласен, можно было накопить такое богатство фактов, что его, вполне оче¬видно, хватило и на то, чтобы щедро поделиться и с вновь назначенным директором.
"Балмашевские, конечно, тоже не злодеи, — пишет Короленко. — Они вступали на свою дорогу с добрыми чувствами, и, если бы эти чувства требовались по штату, поощрялись или хотя бы терпелись, они бы старательно их развивали. Но жестокий, тусклый режим школы требовал другого и производил в течение десятилетий систематический отбор..."
Перед выходом на пенсию Тимошевский был кавалером чуть ли не всех орденов Рос¬сийской империи, действительным статским советником (что равнялось генеральскому зва¬нию), и к нему обращались почтительно: "Ваше превосходительство".
"Старательный Балмашевский сделал карьеру, а Авдиев умер незаметным провинци¬альным преподавателем словесности на окраине", — с горечью заключает Короленко главу своих воспоминаний.
Эта глава из "Истории моего современника", в особенности рассказ о реакции Балмашевского (Тимошевского) на указ о "кухаркиных детях", настроила меня против четвертого директора Мариупольской гимназии. К тому же ему вообще "повезло" в русской литературе: И А. С. Серафимович раза два отхлестал его за консерватизм, за дело отхлестал. И Валентина Ильинична Мальцева, когда я спросил, какого она мнения о Григории Ивановиче, ответила предельно лаконично: "Бурбон". И я в своей давней статье "Короленко и его учитель" обви¬нил бывшего директора Александровской гимназии чуть ли не во всех смертных грехах.
Но, как сказано у Есенина, "теперь я в возрасте ином, и чувствую, и мыслю по-иному". Судьбы двух учителей Короленко дают серьезный повод для размышлений.
Кто лучше послужил людям: талантливый Авдиев, шедший в пьянство как бесплодный протест против "гнусной расейской действительности", или ревностный служака, бездар¬ный учитель словесности, но незаурядный организатор Тимошевский, оставивший после себя в двух городах — Симферополе и Мариуполе — книги, пережившие его на столетие и продолжающие служить доброму делу и сегодня? Даже если осторожно взять под сомнение полное авторство Тимошевского (а это сомнение отнюдь не является аксиомой), все равно без организаторской деятельности энергичного Тимошевского — я в этом убежден — не увидел бы свет такой ценный исследовательский труд, как "Мариуполь и его окрестности". И я испытываю глубокое уважение к подвигу — без преувеличения — Григория Ивановича Тимошевского, глубокое уважение и самые теплые чувства. И я с радостью обнаружил сей¬час в "Истории моего современника" строки, на которые в молодости не обратил особого внимания. "Все же у меня, — пишет Короленко, — осталось по окончании гимназии хоро¬шее, теплое воспоминание об этом неблестящем молодом учителе, с впалой грудью и при¬пухшими от усиленных занятий веками..."

[Katerinka]

4. Старый корпус


Старым его стали называть в 1960-е годы, когда у здания бывшей гимназии, в котором расположился Мариупольский индустриальный техникум, два корпуса с тесными клетушками-аудиториями, с низкими потолками, в общем, в современном, так сказать, стиле. А для Александровской гимназии этот корпус был новым, вожделенным и долгожданным.
Почти четверть века гимназия ютилась в неприспособленных антисанитарных помещениях, которые город снимал у местных купцов. О том, в каких условиях проходили там занятия, точную зарисовку сделал Александр Серафимович в 1897 году: "Здание мужской гимназии (частное) страшно неудобно, тесно и точно специально выстроено, чтобы губить здоровье поступающих туда детей. В восьмой класс с трудом просунуты скамьи учеников, доска, учительский стол и стул, больше же, в буквальном смысле, не остается квадратного фута свободного пространства, и ученики, если им угодно немного размяться, вздохнуть после часового сидения, должны прыгать через головы друг друга, через скамьи, доску. Когда в прошлом году гимназию посетил попечитель округа, он с великим трудом (и не меньшим удивлением) мог только войти туда, повернуться же негде было; персонал и директор выглядывали из дверей. Воспитанники каждый раз выходили из этого милого помещения в состоянии тяжелого угара".
Вопрос о постройке специального здания для главного в Мариуполе учебного заведения обсуждался, по обыкновению, долго и нудно — годами. Наконец в 1894 году городская управа объявила конкурс на лучший проект здания гимназии, которое должно обойтись не более чем в 100 тысяч.
В конкурсе приняли участие многие архитекторы, они проектировали объем и размер школьных помещений, вентиляцию, освещение, отопление, расположение классных комнат и устройство ученических столов, исходя из требований только что возникшей в ту пору науки — "школьной гигиены". Правда, для этого денег требовалось значительно больше, чем отпускала мариупольская дума (забегая вперед, скажем, что здание в конечном счете обошлось-таки не в 100, а в 185 тысяч), но архитекторы настойчиво уламывали скуповатых заказчиков. "Общественную школу, — писал один из них, — без самого полного применения гигиенических требовании и этнологических видов — можно уподобить даровой или дешевой кухне для бедных, в которой — ради экономии - пища приготовлялась бы из испорченных, непитательных продуктов".
Проект, признанный в том же 1894 году наиболее удачным, премированный и позднее осуществленный, принадлежал одесситу, академику архитектуры Николаю Константиновичу Толвинскому. Это был талантливый зодчий, по его проектам выстроены, в частности, здание Судебных установлений (ныне Управление Одесско - Кишиневской железной дороги) в 1894 году, здание медицинского факультета университета в 1899—1900 годах (ныне Одесский медицинский институт имени Н. И. Пирогова), он занимался частичной перестройкой дома Абазы (ныне музей Западного и Восточного искусства).
Тем не менее даже после утверждения проекта и ассигнования нужной суммы стены новой гимназии вырастали на редкость медленно: что-то каждый раз заедало в громоздкой бюрократической машине. Можно с уверенностью сказать, что стройка была бы закончена не в XIX, а в XX веке, если бы не деятельное участие А. С. Серафимовича, который через газету "Приазовский край" настойчиво и неустанно подталкивал "отцов города" к активной деятельности.
"...Уже есть деньги, правительственная ассигновка, и место под постройку отведено, но дело ни на шаг не продвигается, — писал он в феврале 1897 года. — Надо бы помнить думе, что под лежачий камень вода не течет, если, как ссылается дума, задержка исходит от начальства округа, так ведь надо же хлопотать, объяснить кому надо всю сущность постройки".
Когда директор гимназии Г. И. Тимошевский в отчете за 1896 год, не желая ссориться с Д. А. Хараджаевым, который сдавал городу свое "лучшее здание" за немалую сумму, уклончиво написал, что помещение в общем-то сносное, но "по числу учеников недостаточно", это вызвало возмущение Серафимовича: "Мне, может быть, сделают возражение: ну да, здание действительно никуда не годится (в смысле помещения для гимназии), но что же делать? Как что делать? Да хлопотать настойчиво, упорно, не покладая рук, не замалчивать, а вслух и всем говорить, что здание НИКУДА, НИКУДА НЕ ГОДИТСЯ, а не писать в отчетах, что "удовлетворяя необходимым требованиям" и пр., а так и писать, что это злая, ужасная яма, гибельная для детей. И почему это в отчете ни слова о том, что делается (и делается ли что-нибудь), чтобы подвинуть дело постройки гимназии вперед?"
Под влиянием этих гневных выступлений дума постановила приступить к строительству, чтобы не терять времени, и уже в ходе работы утрясти некоторые недоразумения с высшим начальством. Но решение опять остается на бумаге, и Серафимович опять атакует думу: "...Время уходит, на месте постройки не делается никаких приготовлений, не подвозится материал, а там и половина лета пройдет, и опять в долгий ящик дело отложится".
Строительство здания завершилось лишь в августе 1899 года, а 18 октября состоялось его официальное "освящение". Любитель подробных отчетов, Г. И. Тимошевский скрупулезно фиксирует, что после освящения гостям был предложен завтрак, чего, сколько и за кого пили, в каких случаях пели "Боже, царя храни" и кричали "сочувственное ура" и что вечером гимназистам и гимназисткам "были предложены угощения и танцы".
5. Удивительный "первоцвет"
В 1975 году, когда приближалось 100-летие Мариупольской гимназии, вступил я в переписку с ее воспитанником академиком М. И. Хаджиновым. Имя это вошло в школьные учебники, что достаточно красноречиво говорит о научных достижениях селекционера. Михаил Иванович был "миллионером". В том смысле, что новые сорта кукурузы, выведенные им, высевались (может быть, и по сей день высеваются, не знаю) на миллионах гектаров и приносили миллионные прибыли по сравнению с прежними сортами.
Письма академика были насыщены интереснейшими фактами из истории гимназии (я к этому еще вернусь), но один из них — скажу прямо — показался мне совершенно невероятным. "Знаете ли вы", писал Михаил Иванович одному из своих адресатов, "что в Мариупольской мужской гимназии издавался ежемесячный литературно-художественный журнал "Первоцвет"? Да-да, настоящий журнал, который печатался в типографии, продавался в киосках. Мой брат Василий Хаджинов напечатал в "Первоцвете" статью о литературно-общественных движениях в России второй половины XIX века".
Литературный журнал в провинциальной гимназии, издаваемый типографским способом? Ежемесячный?
Не может быть!
Как горько жалею я сейчас, что не расспросил Михаила Ивановича поподробней об энтузиастах "Первоцвета". А не касался я этой темы в нашей переписке потому, что самонадеянно был уверен: уважаемый ученый тут что-то напутал. Тем больше я укрепился в этой мысли, когда не обнаружил следов мариупольского журнала в Государственной библиотеке СССР имени В. И. Ленина. Уж сюда-то, раз журнал издавался типографским способом, он должен был попасть, хотя бы один номер!
Но прав оказался, конечно, не я, а Михаил Иванович Хаджинов. Работая в Ленинграде, в Государственной публичной библиотеке имени М. Е. Салтыкова-Щедрина (а проще говоря, в Салтыковке), среди прочих мариупольских изданий обнаружил я и "Первоцвет". И не один номер — мне принесли целую стопку "Первоцветов".
Первый номер журнала вышел в октябре 1910 года. Издавался действительно учащимися Мариупольской Александровской мужской гимназии под наблюдением цензора преподавателя А. Солохина, печатался на мелованной бумаге и иллюстрировался отличными фотоснимками. Короче говоря: настоящий, "всамделишный" журнал.
"Первые неудачные попытки наших старших товарищей создать свой журнал, — объявили создатели "Первоцвета" в первом номере, — заставили нас отнестись к делу серьезней, чтобы оградить наш журнал от той же участи". И без тени улыбки, на полном, как говорят в наши дни, серьезе заявили, что их ежемесячный литературный, популярно-научный и критический журнал" будет носить "строго академический характер". Сколь ни удивительно, но "Первоцвет" поначалу действительно был ежемесячным: вслед за октябрьским в ноябре вышел второй, а в декабре 1910 года — третий номер. Потом, правда, наступил перерыв, но с началом нового учебного года, в сентябре, вышел четвертый номер, а в октябре, ноябре, декабре 1911-го и январе 1912 года — пятый, шестой, седьмой и восьмой. Пять номеров за пять месяцев!
"Первоцвет" печатал рассказы, повести, очерки, стихи, "популярно-научные" статьи, библиографические обзоры, рецензии на книги и спектакли, распоряжения по гимназии и т. п. Некоторые номера носили тематический характер. Так, ноябрьская книжка 1-911 года была целиком посвящена М. В. Ломоносову в связи с двухсотлетним юбилеем ученого. Специальный номер был выпущен к 100-летию Отечественной войны 1812 года. Никто из авторов журнала не стал профессионалом, не оставил следа в литературе, но нельзя не признать, что для ученического издания опубликованные в нем материалы были достаточно квалифицированными.
"Первоцвет" поступал в розничную продажу и имел подписчиков, цена его колебалась от 15 до 30 копеек. Всего вышло 13 номеров, после чего летом 1914 года, в связи с началом мировой войны, он прекратил свое существование.
Школьный литературный журнал — явление, как мы знаем, достаточно распространенное в прошлом, нередкое и сегодня. Но то издания рукописные, обрывающиеся после одного, много — двух-трех номеров. Но чтобы подобного рода журнал печатался типографским способом, выходил ежемесячно, пусть с перерывами, пять (!) лет — таких случаев в истории среднего образования страны я не знаю и думаю, что он единственный.
Кто же все-таки был инициатором и руководителем этого поистине уникального издания? Кто его финансировал? Какова дальнейшая судьба его авторов? Расспросить бы об этом академика Хаджинова.
Увы, поздно.
6. Последний выпуск
Я долго колебался, прежде чем сесть за письмо академику Хаджинову. Что Михаил Иванович непременно ответит — в этом я не сомневался, потому что знал из очерков о нем, что он очень обязательный человек. Но стоит ли отрывать большого ученого от его работы ради вопросов, не имеющих в общем-то никакого отношения к науке? Но мне мечталось 100-ле- тие гимназии и среднего образования в городе отметить как праздник культуры и просвещения, я надеялся, что если меня поддержат отцы города, то удастся в связи с круглой датой достойно увековечить память Ф. А. Хартахая, и вообще могла зародиться добрая традиция. На мою подробнейшую докладную записку начальство не соизволило ответить, никакого праздника не получилось, но я, в ожидании его и готовясь к нему, написать Михаилу Ивановичу все же решился.
Из Краснодара, где жил и работал М. И. Хаджинов, незамедлительно пришел объемистый пакет: снимки, копии редких фотографий, письмо на пяти страницах. "Было очень приятно узнать, — писал Михаил Иванович, — что Мариупольской мужской гимназии, в которой учились я и мои два старших брата, скоро исполнится 100 лет, и еще более то, что этим событием кто-то интересуется и что индустриальный техникум, расположенный в здании бывшей Мариупольской гимназии, включает ее в свою предысторию".
Среди фотографий, присланных Михаилом Ивановичем, есть и групповая. 23 гимназиста вместе с классным наставником преподавателем математики Козловским ("это был в целом несколько педантичный, но справедливый человек") сфотографировались в западном дворе гимназии. У многих гербы с двуглавым орлом на форменных фуражках выломаны — снимок относится к 1917 году. Но не у всех: гимназисты по-разному встретили революцию. Михаил Иванович пронумеровал на снимке гимназистов и на обороте написал фамилии, сохранившиеся в памяти. Под шестым номером — Хаджинов в застиранной гимнастерке, в выцветшей фуражке, хранящей темное пятно — след от выломанного герба.
"Из преподавателей поры 1913-1916 гг. (цитирую одно из писем академика) наиболее яркой личностью был, несомненно, историк Александрович. Он поражал нас обширностью своих исторических и литературных знаний, замечательными качествами оратора и рассказчика. Я думаю теперь, что основной целью его было привить нам интерес к истории и культуре человечества. Он совершенно не интересовался оценками и все же ставил их справедливо и, как я помню, без двоек".
В феврале 1918 года педагогический совет гимназии принял решение завершить выпуск досрочно, и М. И. Хаджинов получил тогда аттестат зрелости.
По моим сведениям, это был предпоследний выпуск, последний же состоялся в 1919 году. В числе последних выпускников был Яков Иванович Енакиев. Сын плотника, рабочего депо станции Мариуполь, он при советской власти получил возможность учиться в Харьковском музыкально-драматическом институте, а затем в аспирантуре Ленинградской консерватории. Яков Иванович работал в Ленинградском театре оперы и балета, а затем в Большом театре, успешно исполнял партии драматического тенора в "Кармен", "Пиковой даме", "Аиде" и других операх. У. него был красивый, полного диапазона, большой силы и яркости драматический тенор, впечатляющий рост, ярко выраженная сценическая внешность, как пишут о нем специалисты.
Зимой 1941 года талантливый певец Яков Иванович Енакиев, возвращаясь после спектакля из Большого театра, погиб от осколка фашистской бомбы.
* * *
На фасаде старого корпуса индустриального техникума установлена мемориальная доска в честь чекиста А. П. Федорова. Он учился здесь с 1899 по 1907 годы. Андрей Павлович был тем человеком, который "обыграл" и выманил из Парижа в Советский Союз Бориса Савинкова, где последнего арестовали и судили. Василий Ардаматский написал об этом роман "Возмездие". По нему поставлен двухсерийный фильм "Крах". Этот же сюжет использован в шестисерийном телевизионном фильме "Синдикат-2".
После гражданской войны в здании бывшей Мариупольской гимназии располагались различные учебные заведения: курсы сельских активистов, совпартшкола, сельскохозяйственный техникум, педагогический техникум. В этом здании в 1924 году сдал экзамены и благодаря отличным знаниям был зачислен сразу на второй курс Мариупольского педагогического техникума Ф. И. Хасхачих. Как лучшего студента его командируют в Москву для получения высшего образования. Он с блеском окончил философский факультет Московского государственного университета, а несколько позднее вырос в крупного философа-марксиста. Его труды "Материя и сознание", "О познаваемости мира" переиздаются в нашей стране и за рубежом. Лектор Института красной профессуры и Высшей партийной школы при ЦК ВКП(б), доцент и декан философского факультета знаменитого МИФЛИ — Московского института истории, философии и литературы, он в первые же дни войны вступил в народное ополчениe, за короткий срок прошел путь от рядового до майора. 5 ноября 1942 года в солдатском окопе Калининского фронта во время беседы с бойцами о XXV годовщине Октября осколок вражеского снаряда оборвал жизнь ученого-воина Федора Игнатьевича Хасхачиха.
В 1941 году, как только началась война, старый корпус был занят под военный госпиталь. Захватив город, гитлеровцы также разместили здесь госпиталь, а отступая из Мариуполя, сожгли здание. Восстановление его силами учащихся техникума шло медленно, оно завершилось только в 1952 году. Здание восстановили точно по проекту Н. К. Толвинского, до мельчайших деталей. К сожалению, уже позднее старинные парадные двери заменили на новые — из металла и стекла.
Старый корпус индустриального техникума объявлен памятником архитектуры местного значения.

Лев Яруцкий.

[Nadin]

Katerinka!
Огромное спасибо, за проделанную работу!

[Katerinka]

Это еще не все!


5. Удивительный "первоцвет"


В 1975 году, когда приближалось 100-летие Мариупольской гимназии, вступил я в пере¬писку с ее воспитанником академиком М. И. Хаджиновым. Имя это вошло в школьные учебни¬ки, что достаточно красноречиво говорит о научных достижениях селекционера. Михаил Иванович был "миллионером". В том смысле, что новые сорта кукурузы, выведенные им, высевались (может быть, и по сей день высеваются, не знаю) на миллионах гектаров и при¬носили миллионные прибыли по сравнению с прежними сортами.
Письма академика были насыщены интереснейшими фактами из истории гимназии (я к этому еще вернусь), но один из них — скажу прямо — показался мне совершенно невероят¬ным. "Знаете ли вы", писал Михаил Иванович одному из своих адресатов, "что в Мариу¬польской мужской гимназии издавался ежемесячный литературно-художественный журнал "Первоцвет"? Да-да, настоящий журнал, который печатался в типографии, продавался в ки¬осках. Мой брат Василий Хаджинов напечатал в "Первоцвете" статью о литературно-обще¬ственных движениях в России второй половины XIX века".
Литературный журнал в провинциальной гимназии, издаваемый типографским спосо¬бом? Ежемесячный?
Не может быть!
Как горько жалею я сейчас, что не расспросил Михаила Ивановича поподробней об энтузиастах "Первоцвета". А не касался я этой темы в нашей переписке потому, что самона¬деянно был уверен: уважаемый ученый тут что-то напутал. Тем больше я укрепился в этой мысли, когда не обнаружил следов мариупольского журнала в Государственной библиотеке СССР имени В. И. Ленина. Уж сюда-то, раз журнал издавался типографским способом, он должен был попасть, хотя бы один номер!
Но прав оказался, конечно, не я, а Михаил Иванович Хаджинов. Работая в Ленинграде, в Государственной публичной библиотеке имени М. Е. Салтыкова-Щедрина (а проще гово¬ря, в Салтыковке), среди прочих мариупольских изданий обнаружил я и "Первоцвет". И не один номер — мне принесли целую стопку "Первоцветов".
Первый номер журнала вышел в октябре 1910 года. Издавался действительно учащими¬ся Мариупольской Александровской мужской гимназии под наблюдением цензора препода¬вателя А. Солохина, печатался на мелованной бумаге и иллюстрировался отличными фото¬снимками. Короче говоря: настоящий, "всамделишный" журнал.
"Первые неудачные попытки наших старших товарищей создать свой журнал, — объя¬вили создатели "Первоцвета" в первом номере, — заставили нас отнестись к делу серьезней, чтобы оградить наш журнал от той же участи". И без тени улыбки, на полном, как говорят в наши дни, серьезе заявили, что их ежемесячный литературный, популярно-научный и кри¬тический журнал" будет носить "строго академический характер". Сколь ни удивительно, но "Первоцвет" поначалу действительно был ежемесячным: вслед за октябрьским в ноябре вы¬шел второй, а в декабре 1910 года — третий номер. Потом, правда, наступил перерыв, но с началом нового учебного года, в сентябре, вышел четвертый номер, а в октябре, ноябре, декабре 1911-го и январе 1912 года — пятый, шестой, седьмой и восьмой. Пять номеров за пять месяцев!
"Первоцвет" печатал рассказы, повести, очерки, стихи, "популярно-научные" статьи, биб¬лиографические обзоры, рецензии на книги и спектакли, распоряжения по гимназии и т. п. Некоторые номера носили тематический характер. Так, ноябрьская книжка 1-911 года была целиком посвящена М. В. Ломоносову в связи с двухсотлетним юбилеем ученого. Специаль¬ный номер был выпущен к 100-летию Отечественной войны 1812 года. Никто из авторов журнала не стал профессионалом, не оставил следа в литературе, но нельзя не признать, что для ученического издания опубликованные в нем материалы были достаточно квалифици¬рованными.
"Первоцвет" поступал в розничную продажу и имел подписчиков, цена его колебалась от 15 до 30 копеек. Всего вышло 13 номеров, после чего летом 1914 года, в связи с началом мировой войны, он прекратил свое существование.
Школьный литературный журнал — явление, как мы знаем, достаточно распространен¬ное в прошлом, нередкое и сегодня. Но то издания рукописные, обрывающиеся после одно¬го, много — двух-трех номеров. Но чтобы подобного рода журнал печатался типографским способом, выходил ежемесячно, пусть с перерывами, пять (!) лет — таких случаев в истории среднего образования страны я не знаю и думаю, что он единственный.
Кто же все-таки был инициатором и руководителем этого поистине уникального изда¬ния? Кто его финансировал? Какова дальнейшая судьба его авторов? Расспросить бы об этом академика Хаджинова.
Увы, поздно.

[Nadin]

С нетерпением жду продолжения!